Мой дед, Венедикт Николаевич Прозоровский встретил войну в Берлине. В 1941 году он работал в торгпредстве СССР в Германии. Потом 22 июня, концлагерь, Болгария, Турция и снова СССР.

По следам этой поездки он уже перед самой кончиной написал мемуар «Туда и обратно». Недавно мы с отцом его перевели в электронную форму. Некоторые фрагменты я уже публиковал в своем ЖЖ. Здесь я предлагаю Вашему вниманию еще несколько отрывков от первого лица.

Итак, Венедикт Прозоровский 1911 года рождения, пишет нам в 1993 году свои воспоминания о 1941 годе.

Предисловие:

Есть у меня небольшая книжечка (всего 160 страниц) под названием «С дипломатической миссией в Берлин 1940-1941 гг.». Автор – Валентин Бережков, журналист-международник. С 1940 года до нападения гитлеровской Германии на СССР был первым секретарем нашего посольства в Германии, а затем около 10 лет был личным переводчиком Сталина. С 1991 года живет в США, оставаясь гражданином России.

Отдельные страницы книги вызывают у меня воспоминания о некоторых описанных автором событиях в июне-июле 1941 года, участником которых была наша семья. И поэтому у меня возникла мысль изложить на бумаге некоторое повествование о том времени в рамках тех фактов, которые происходили на наших глазах.

Что у меня получилось, пусть судят читатели, если таковые найдутся. (Читатели, помимо потомков, нашлись. За что спасибо не только Интернету, но и телерадиокомпании «Мир» - прим. публикатора).

Итак, ниже оригинальный текст воспоминаний о последних днях перед войной.

…

Никак не могу отделаться от отвлечений в сторону от основной стержневой темы повествования: обстановка, работа, семья. Если говорить об обстановке, то она начала становиться, я бы сказал, более суровой, несмотря на приближение лета. В начале апреля погода над Ламаншем улучшилась, туманы поредели, и англичане приступили к налётам на германские города, в том числе на Берлин. В нашем доме был хороший просторный подвал, который стал нашим бомбоубежищем. Каждый житель имел своё место, нам троим был предоставлен широкий диван, чтобы мы могли поспать. На всякий случай у нас был собран чемодан с самыми необходимыми вещами, деньгами, продовольственными карточками и, конечно, в приложении ночной горшок. Самым запоминающимся немецким словом в апреле стало слово простое «алярм», т.е. тревога. Почти каждый вечер, около 22 часов, возникал гнетущий звук многих сирен, возвещающий, что вот он, проклятый «алярм». Мы спускались в свой «келлер» (подвал), Владика укладывали на диван, а мы сидя подрёмывали, т.к. я вместе с другими мужчинами по очереди выходил во двор и смотрел на небо, исполосованное лучами прожекторов и краплёное разрывами зенитных снарядов.

Английских бомбардировщиков я не видел, а только слышал завывающие, леденящие душу звуки падающих авиабомб, которые, как говорили «знатоки», оснащались специальными трубками, издающими при падении воющие звуки. Правда это или нет, но когда слышишь вой с каждой секундой усиливающийся, когда начинает казаться, что бомба надает на голову, то начинаешь ждать конца своего существования совершенно равнодушно. Чему быть, того не миновать, К счастью, что могло бы быть, нас миновало. Но не миновала большая (судя по силе взрыва) бомба, угодившая в «гости» к нашим соседям за брандмауэром, в тюрьму Альтмоабит. Как потом нам передавали, бомба попала в женский корпус. Жертв было достаточно.   

Мы сидели в своём келлере и только содрогнулись от близкого взрыва, да ещё немного известковой пыли посыпалось с потолка, Но и к страшному можно привыкнуть, и в дальнейшем мы к «алярмам» стали относиться спокойнее. Надо отдать должное и немцам – они очень быстро ликвидировали последствия налётов. Проходя по улицам после налётов англичан, уже нельзя было заметить осколков стекол, осыпавшейся штукатурки, обвалившихся кирпичей. А там, где разрушения были существенными, там уже стояли легкие заборы, собранные из отдельных щитов, которые скрывали разбитые объекты. К маю налёты прекратились, т.к. ночи стали короче. Но с приходом хороших весенних дней настроение не стало более светлым. Что-то в окружающей нас атмосфере потемнело, стало более тревожно. Во дворе торгпредства немецкие солдаты-строители начали копать «люфтшутцраум», т.е. бомбоубежище. На крыше одного из высоких домов около станции «Ам зоо» (т.е. «Возле зоопарка»), через которую мы ежедневно проезжали, буквально за две недели было возведено сооружение, напоминающее огромную тарелку. «Знающие» люди из торгпредства сказали, что это специальная антенна для улавливания сигналов от вражеских объектов.

Потом все мы, сотрудники, заметили, что напротив торгпредства в трехэтажном доме стали усиленно ремонтировать оконные переплеты, протирать каждый день стекла. Кое-что приколачивать на краю крыши. Что это? Может быть, подглядывание и подслушивание? В общем, держи уши востро! А вот ещё короткий эпизод, касающийся тревожной обстановки. Захожу я на днях в наш мужской туалет, а там у окна стоит человек! Несколько раз я его видел в отделе, в котором работал Карклинский, и этот человек вдруг подходит ко мне и говорит; «Здравствуй Херр (по-немецки «herr» - господин) Прозоровский, Тебе привет от Сергея Михайловича»! Я опешил: «От какого Сергея Михайловича?» - «Ты что забыл? С Кузнецкого моста»! Тут до меня дошло, что этот «незнакомец» начнёт требовать с меня результатов наблюдений во время моих путешествий по городам и фирмам. И точно, требование последовало, и я сказал, что через пару дней передам ему небольшое сообщение. На этом мы расстались.

О чем сообщать? У меня ничего стоящего для органов на Кузнецком вроде нет. Я мучительно думал, как выкрутиться, ведь обещание дал, что через пару дней дам сообщение. И тут меня осенило. Когда я работал на фирме «Атлас» в Дании, то заметил приёмщика (вроде меня) в немецкой военной форме, придирчиво осматривавшего плоскости рулей для подводных лодок (об этом мне сказал мастер), а потом следил за их упаковкой и отгрузкой. Вот об этом я написал и передал бумагу в каком-то немецком каталоге, передача состоялась в туалете. «Незнакомец» (у него была какая-то лошадиная фамилия) поблагодарил за исполнительность и просил приносить сообщения почаще. Я полагаю, что, наверное, почти все сотрудники, в особенности приёмщики, имели задания наблюдать запоминать и извещать. Наверное, это правильно – из крупиц складывается полноценное видение общей обстановки. И тот, кому положено видеть, принимать и решения. В частности, кто-то «наверху» принял решение снабдить нас, советских граждан, противогазами. Наверное, на всякий случай.

…

Этот фрагмент относится к апрелю 1941 года. Следующий фрагмент – начало июня 1941 года.

…

В начале июня мне опять пришлось поехать в Дортмунд на приёмку линии производительностью 7 000 бутылок в час. Господин Шиллинг был на этот раз очень любезен, подарил мне хороший сувенир, дорожный будильник. Он как маленький чемоданчик раскладывался, а в сложенном виде его можно было класть под подушку (исправно работал до 1951 года). Шиллинг проводил меня до трамвайной остановки, спросил меня о том, читал ли я в газетах о перелёте Гесса, второго лица в партии, в Англию. Я сказал, что читал, после чего Шиллинг, помолчав минуту, негромко высказал фразу, которая мне запомнилась надолго: «Господин Прозоровский, я думаю, что нам лучше торговать, чем воевать. Война – это страшная беда для всех». Это была моя последняя встреча с Шиллингом.

Конечно, мы не думали, что война уже на носу, хотя и понимали, что она неумолимо приближается. Валя по своей должности ежедневно относила в котельную лишние бумаги. Мы, приёмщики, тоже чистили свои небогатые архивы. Каждое воскресенье старались использовать для лучшего ознакомления с Берлином и его окрестностями. Вообще, до половины июня мы уже побывали в разных местах Берлина, ходили по «Унтер-ден-линден», на которой высилось довольно мрачное здание советского посольства, прошли через Бранденбургские ворота, постояли минутку у могилы Неизвестного солдата, на которой горел «вечный» огонь, а на углах её стояли по стойке смирно солдаты в полевой форме. Два-три раза погуляли в «Тиргартене» (в переводе – «сад зверей»), по деревьям которого прыгают белки, а по дорожкам, никого не боясь, ходят дикие утки, живущие на протоках и небольших каналах поблизости. Очень впечатляюще выглядит аллея с бюстами королей и полководцев, при виде которых, очевидно, у каждого бюргера возникает гордость за «Дойчланд, дойчланд юбер аллес». В конце аллей, уже не так далеко от имперской канцелярии высится «Гроссе Штерн» (Большая Звезда), взметнувшая на высоту не менее 40 метров имперского орла.

Не обошли своим вниманием и зоопарк, несмотря на английские налёты продолжавший функционировать, но, как нам сказали знающие люди, в значительно усечённом виде. А до войны он считался одним из лучших в Европе. Наибольший интерес для посетителей (их было не так много) и в том числе для Владика, представлял слон. Он важно расхаживал в просторном вольере, а на спине у него восседал служитель. От публики слон был отделён не только решеткой, но и внутренним глубоким рвом. Самое интересное заключалось в том, что посетители, в основном дети, бросали через решетку кусочки хлеба, яблоки, морковки и мелкие монетки. Так вот, этот умный слон всё съедобное отправлял в рот к себе, а подобрав монетку, загибал хобот кверху и опускал её в специально оттопыренный карман на куртке служителя. Очень было приятно наблюдать эти сцены. Больше я нигде не видел (хотя бывал в других зоопарках), чтобы слон подбирал монетки.